Ну слава богу.
Я и так никогда не терял оптимизма, а последние события меня просто окрылили.
Я же говорил: "Или я буду жить хорошо, или мои произведения станут бессмертными".
И жизнь опять повернулась в сторону произведений.
А они мне кричали: "Все! У вас кризис, вы в метро три года не
были. О чем вы писать теперь будете? Все теперь об этом. Теперь вообще
права человека. Теперь свобода личности выше народа". Критика сверкала:"Вечно пьяный, жрущий, толстомордый, все время с бокалом" - Это я.
А я всегда с бокалом, потому что понимал: ненадолго.
Все по словам. А я по лицам. Я слов не знаю, я лица понимаю.
Когда все стали кричать: "Свобода!" - и я вместе со всеми пошел
смотреть по лицам. Нормально все. Наши люди.
Они на свободу не потянут. Они нарушать любят.
Ты ему запрети все, чтоб он нарушал. Это он понимает.
- Это кто сделал?
- Где?
- Вот.
- Что сделал?
- Что сделал, я вижу. А кто это сделал?
- А что, здесь запрещено?
- Запрещено.
- Это не я.
Наша свобода - это то, что мы делаем, когда никто не видит.
Стены лифтов, туалеты вокзалов, колеса чужих машин.
Это и есть наша свобода.
Нам руки впереди мешают. Руки сзади - другое дело.
И команды не впереди, а сзади, то есть не зовут, а посылают.
Это совсем другое дело.
Можно глаза закрыть и подчиниться - левое плечо вперед, марш, стоп, отдыхать!
Так что народ сейчас правильно требует порядка.
Это у нас в крови - обязательность, пунктуальность и эта... честность и чистота.
Мы жили среди порядка все семь десят лет и не можем отвыкнуть.
Наша свобода - бардак. Наша мечта - порядок в бардаке. Разница
небольшая, но некоторые ее чувствуют. Они нам и сообщают: вот сейчас
демократия, а вот сейчас диктатура. То, что при демократии печатается, при диктатуре говорится.
При диктатуре все боятся вопроса, при демократии ответа.
При диктатуре больше балета и анекдотов, при демократии - поездок и ограблений.
Крупного животного страха - одинаково.
При диктатуре могут прибить сверху, при демократии - снизу.
При полном порядке - со всех сторон.
Сказать, что милиция при диктатуре нас защищает, будет
некоторым преувеличением. Она нас охраняет. Особенно в местах
заключения. Это было и есть.
А на улице, в воздушной и водной среде это дело самих
обороняющихся, поэтому количество погибших в войнах равно количеству
погибших в мирное время... У нас... В общем, наша свобода хотя и отличается от диктатуры, но не
так резко, чтоб в этом мог разобраться малообразованный человек,
допустим писатель или военный. Многих волнует судьба сатирика, который процветает в
оранжерейных условиях диктатуры пролетариата и гибнет в невыносимых
условиях расцвета свободы. Но это все якобы.
Просто в тепличных условиях подполья он ярче виден и четче слышен. И у него самого ясные ориентиры.
Он сидит на цепи и лает на проходящий поезд, то есть предмет, лай, цепь и коэффициент полезного действия ясны каждому.
В условиях свободы сатирик без цепи, хотя в ошейнике.
Где он в данный момент - неизвестно. Его лай слышен то в
войсках, то на базарах, то под забором самого Кремля, а чаще он
сосредоточенно ищет блох, с огромной тоской по ужину. И дурак понимает, что в сидении на цепи больше духовности и
проникновения в свой внутренний мир. Ибо бег за цепь можно проделать
только в воображении, что всегда интересно читателям. Конечно, писателю не мешало бы отсидеть в тюрьме для
высокого качества литературы, покидающей организм. Но, честно говоря,
не хочется. И так идешь на многое - путаница с семьями, свидания с
детьми... Тюрьма - это уже чересчур. Что сегодня радует - предчувствие нового подполья.
Кончились волнения, беготня, снова на кухне, снова намеки,
снова главное управление культуры и повышенные обязательства, снова
тебе кричат: "Вы своими произведениями унижаете советского человека", а
ты кричишь: "А вы своим велосипедом его калечите". Красота! Тот, кто нас снова загоняет в подполье, не подозревает, с какими профессионалами имеет дело.
Сказанное оттуда по всем законам акустики в десять раз сильнее
и громче, и лозунг руководства "Работать завтра лучше, чем сегодня" - в
подполье толкуют однозначно: сегодня работать смысла не имеет.
